Поэмы

ПОЭМЫ

КУКАН

Часть первая КУКАН-БАТРАК

1

Так было иль не так, начнем рассказ. Жил в Чуете хлебороб Маманияз. Аллаха чтил, имел земли клочок, где пробегал арычек - ручеек. Был вдов, уныло дожил до седин. Одна отрада - подрастает сын. Решив, что лучше не вступать в колхоз, колючкой жалкой свой клочок обнес. И вместе с сыном, одинок и хил, надсаживался до потери сил. Он не был, честно говоря, умен: хотел, чтоб сын таким же был, как он. Однажды он сказал "Кукан, сынок, я, кажется, не в шутку занемог. Дрожу, как тал трухлявый на ветру, сдается мне, что скоро я умру. Ты слушай, что я говорю, не плачь, останутся тебе: земля, омач, бычок, упряжка, домик наш, арба - достаточно для божьего раба. Веди хозяйство бережно. Женись. Дом без жены не дом и жизнь не жизнь. Вот так… Сумеешь - землю прикупай. Старайся стать таким, как Шариф-бай. Что невдомек - не делай наугад, спроси у тех, кто знает, кто богат: у бая, у муллы… Плохого нет - от мудрых мудрый выслушать совет. Ну вот и всё", - вздохнул Маманияз. Потом пришел его последний час.Оставшись без отца, Кукан сперва не знал, как быть. Кружилась голова: всё прожито, кормов пропал и след, пучка сухой соломы в доме нет. Подумал, потомился, а потом пошел за наставленьем в байский дом. Два раза поклонился и сказал: "Шариф-ака, что делать, я пропал! Скажите, как мне справиться с бедой. Отец мой умер, стал я сиротой. Поминки, саван - вот и пуст карман, хоть в петлю лезь: ни денег, ни семян!" - "Ну, это пустяки, - ответил бай, - найдем тебе деньжат, не унывай, но знай: посеешь хлопок - пропадешь. Работы много, а доходу - грош. Пшеницу сей. Посеешь по весне, потом две трети урожая - мне. А деньги вот. Ну что ж, бери, Кукан!" Так бай заманивал юнца в капкан. Кукан замялся: "Взять или не взять? Взять не хитро, сумею ли отдать?" Минуту помолчал, махнул рукой, сказал: "Посмотрим!" - и ушел домой. Подумал: "Если вдруг неурожай - бай всё отнимет, обездолит бай". Продал халат, продал большой казан, купил полмеры луковых семян. Решил поглубже землю бороздить, решил прополку чаще проводить. Сказал себе: "Коль хорошо пойдет, тогда женюсь на следующий год". Изматывался, не жалея сил. Отсеялся, шалаш соорудил. Сидит и сторожит… А для чего? Кто столько лука купит у него? И не купили. Заработал грош, хоть урожай и вправду был хорош. "Беда, - сказал бедняга, - ах, шайтан! Каких же мне теперь искать семян? Спросить, узнать… А у кого узнать? Бай оскорблен - не станет отвечать…"Не зная, посоветоваться с кем, так маялся Кукан. А между тем колхозники уже не раз, не два беседовали с ним: "Эх, голова! Уперся на своем, как в землю врос. Тебе давно пора вступить в колхоз. Для бедняков таких, как мы и ты, колхоз - осуществление мечты. Когда мы вместе, кто сильнее нас? А кулачью уже не долог час. Решайся, парень. Станет общим труд - пустыни цветниками расцветут". Но был упрям Кукан. Все "нет" и "нет". "Я буду жить, как мой отец и дед". И, вспомнив кстати о словах отца, пошел к мулле. Склонился у крыльца, прочел вечернюю молитву "шам", сказал: "Святой отец, я с просьбой к вам. Затмила мне глаза незнанья тень. Что сеять мне: пшеницу иль ячмень?" Вздохнул и так, чтоб увидал мулла, рублевку положил на край стола. Мулла благословенье пробубнил, раскрыл Коран и сказку сочинил. Сказал: "Велик Аллах! Внимай, Кукан. На твой вопрос мне дал ответ Коран. Устами бога так глаголет он: "Кто сеет просо - будет награжден". Усвоил речь? Уразумел - о чем? Уснешь ни с чем, проснешься богачом". И заключил, дурача простака: "Аминь, да будет жизнь твоя легка!"Пришел домой обманутый Кукан. Взял в долг у друга пять пудов семян. Посеял просо, чтоб ему сгореть! Изныл душою, желтый стал, как медь. Земля была, как жизнь, тоща и зла, взяла все силы, горсточку дала. Не хватит даже долг вернуть. Беда! А впереди - морозы, холода… Но если взял - отдай. Таков закон. Кукан скорбел: зачем родился он?! Уж лучше камнем быть, лежать в пыли, чем жить крестьянином - рабом земли. Но плакать да стонать - какой же толк? Вновь продал часть пожитков, скинул долг. Потом, чтоб худо-бедно, как-нибудь до теплоты, до лета дотянуть, с корчагами расстался, с хомутом… Так оголяя двор, сарай и дом, порою сыт, порою натощак, дождался вешних дней Кукан-бедняк. Сказал: "Что сеять, сам теперь решу. Ни у кого совета не спрошу". И выбрал репу. Хороша к столу и на продажу, а ботва - волу. Опять залез в долги, семян купил, опять трудился до потери сил, а результат - о господи! - опять такой, что впору лечь и помирать. Повез на рынок ворох чуть не с дом, и хоть бы кто-нибудь спросил: "Почем?" Вокруг смеются: "Караул! Вайдот! Мы репу кушали в голодный год. Иль ты соскучился по той поре, рехнувшись на своем пустом дворе?" Язвят, подкусывают так и сяк. Совсем лишился головы бедняк. Пошел, вола навьючил и - айда в далекий путь. Куда? А вот куда. Был у него знакомый Кулунтай, жил в Вуадиле. Не сказать, что бай, но не из бедных. Вкусно пил и ел, поскольку маслобойкою владел. Кукан нанялся на зиму к нему. Крутил машину, поджидал весну. Весной в кишлак вернулся и опять: "Что посадить? Как семена достать?" Вот тут-то бай Шариф, неждан, незван, пришел к бедняге: "Как живешь, Кукан? Ой, вижу, подсекла тебя нужда! И это всё - твои земля, вода. Томишься, маешься уж третий год… Отдай их мне, избавься от забот. Стань у меня издольщиком, Кукан, не пожалеешь, будешь сыт и пьян. Посеешь на земле морковь и маш, оставишь долю, девять мне отдашь. Ну что замялся? Соглашайся, брат, к зиме получишь сапоги, халат. Чем не житье? Хоть в стужу, хоть в грозу сиди и попивай себе бузу". Понасулил, с три короба наплел и, усмехаясь в бороду, ушел. Кукан помаялся еще денек и согласился. Устоять не смог. Поставил снова на поле шалаш. Посеял - вырастил морковь и маш. И что ты скажешь! Неудача вновь. Маш - точно камень, несладка морковь. И - недород. Произвели дележ - с одной десятой с голоду умрешь! Быть может, бросить землю и бежать?.. Нет. Так себя не станешь уважать. Опять на маслобойку? Нет, не так. Там прижился уже другой батрак.И вот доел он маш, доел морковь, стал желт и тощ, как потерявший кровь. А тут - зима. Земля белым-бела. Махнул рукой: "Пойду продам вола!" Повел, погнал скотину на базар. А вол - совсем скелет, хоть и не стар. Кого прельстит? Найдется ль вертопрах - взять эту грусть на четырех ногах? Один съязвил: "Да разве он живой? Он - призрак, тень, ручаюсь головой!" Другой сказал: "Покуда не подох, задаром я бы взял. Уж больно плох!" Тут маклеры вмешались: "Покупай! Откормишь - станет гладким, точно бай! А ты продай, но много не проси, а то упустишь, боже упаси!" Кукан подумал: "Чтоб не прогадать, за три червонца надо бы продать". Но так как он совсем не ел с утра, два попросил, отдал за полтора. Всего лишь? Да, не более того. Но лучше что-нибудь, чем ничего.

2

Прошло немного дней. Взволнован Чует. Большая весть у всех не сходит с уст. Еще сто пять дехкан (да-да - сто пять!) колхозниками захотели стать. Кишлак шумит, гостей из центра ждет. В день смерти Ильича назначен сход. Предсельсовета ходит по дворам, к середнякам заходит, к беднякам, зовет и женщин, не одних мужчин. У нас теперь для всех закон один. Кукана встретил. "Как живешь?" - спросил. Поговорил и тоже пригласил. Но вот и день настал, и час настал. Повсюду заспешили стар и мал: "Скорей, друзья, скорей, уже вот-вот приедут гости и начнется сход!" Собрали бедняков, середняков, собрали молодых и стариков. Всех работяг собрали на майдан. Явился, озираясь, и Кукан. Стал с краешку, оперся на дувал. "Не уставать вам!" - вежливо сказал. И услыхал: "И ты не уставай. Что стал в стороночке? Сюда давай. Ну как у бая? Роскошь? Благодать?" Кукан молчал, не зная, что сказать. Дул быстрый ветер, трепетал врастяг багряный с траурной каймою стяг.Вдали заметно заклубилась пыль, к майдану подкатил автомобиль. "Приехали! Приехали! Ура!" - ликуя закричала детвора. Приехавшие не спеша сошли, к столу президиума подошли. Предсельсовета встал и встретил их. Сказал: "Вниманье!" - и майдан затих. "Собрание трудящихся крестьян открыто!" - услыхал бедняк Кукан. И тут оркестр колхозный заиграл великий гимн "Интернационал". Все поднялись. Торжественна, сильна лилась, лилась мелодии волна. Потом, когда последний звук затих, один из хлопкоробов молодых сказал, затронув души и сердца: "Товарищи, в честь Ленина-отца одну минуту молча постоим". И стало тихо-тихо… Недвижим стоял Кукан. Растроган, удивлен, едва от слез удерживался он. Всё было ново, всё наперекор тому, что видел он до этих пор. Кто вел собрание? Батрачка. Вот она спокойно поднялась, ловка, стройна, сказала всем: "Сейчас начнет доклад инструктор из райкома Халмурад". Рукоплескания, приветный гул. Встал парень в кожанке, вперед шагнул. Заговорил. В словах - задор, призыв. Кукан внимал, дыханье затаив.

"Товарищи! Прошло уже шесть лет, как умер Ленин, но его завет, его дела, мечты его размах - не в наших ли стремленьях и делах?! Объединясь, идя его путем, мы людоедам-баям сердце рвем. Везде у нас кипит ударный труд. Растут заводы, фабрики растут. Гиганты эти каждый день и час ударных темпов требуют от нас. Ишаны, баи строят козни нам, шипят, язвят, желают розни нам. Пускай! Мы тоже не лежим, не спим. Наш каждый трактор - оплеуха им. Распашем, унавозим все поля - богатый урожай вернет земля. Коль станет сплошь колхозным наш кишлак - мулла увянет, скрючится кулак. Кто он - мулла? Он груз, что тянет вниз, петля на шее, байский блюдолиз. Прочь этот сор! Пусть будет чистым дом, пусть нашим другом станет агроном. Товарищи! Весна уже вот-вот. Что даст ткачам колхозный хлопковод? Пора, давно пора нам перестать у заграницы хлопок закупать. Растрачивать свой золотой запас на тех, кто явно точит нож на нас! Пусть ни одной полоски поливной не будет незасеянной, пустой. Чтоб каждый, кто бы нам ни угрожал, увидел нашу силу - урожай. И, проиграв бескровный этот бой, задохся бы от ярости слепой. Вы знаете: среди союзных стран найлучший хлопкороб - Узбекистан. В единстве братском став сильней вдвойне, мильоны тонн должны мы дать стране. Понять, в чем суть колхозов, не хитро: совместный труд, совместное добро. Но, если будем мы дружны и впредь, мы всех врагов заставим онеметь. Ведь, силу многих воедино слив, становится гигантом коллектив. "Твоя земля, моя земля" - не жизнь. Для блага всех разрушим все межи!.. Товарищи! Наш уровень возрос: еще сто пять хозяйств войдут в колхоз. Вы сами тут решите, как вам быть. Но наш совет - не надо сил дробить. Разумнее всем новым ста пяти в уже сплоченный коллектив войти. Хотя бы - Кзыл Курган. Тогда бы он и вправду мощным стал, как бастион. Тогда бы он за множество заслуг прославился на сотни верст вокруг. Вот так, друзья. Могучий наш союз, не оступясь, любой поднимет груз. Да, Ленин умер. Умер, но живет. Его дорогой мы идем вперед. Мы ленинцы. Он с нами - вождь и друг. Штурвал машин не выпустим из рук!"Так он закончил речь, и всё кругом потряс рукоплесканий гулкий гром. Потом, советуясь, как быть, как жить, другие тоже стали говорить. Сначала вышел острый на язык, видавший много бед батрак Разык. Сказал: "Мы всей душою за колхоз. Что видел я у бая, гол и бос? Трудился, набивал ему амбар. Ему был плов, а мне от плова пар. Все наши баи так. Шариф, Ильхам, Саид, Наби, Кудрат, мулла Бахрам. От чьих трудов у них что хочешь есть? Коней не счесть, коров, овец не счесть, угодий не обмерить поливных… Всё это нами добыто для них! Довольно! К дьяволу! Пришла пора самим взять вожжи своего добра. Себе - свой разум, свой умелый труд. А баев - прочь! Пусть баи глину жрут! Их надо ликвидировать как класс. Земля - для тех, кто трудится. Для нас. Но враг упорен. Враг не сдастся сам. Он лезет к беднякам, к середнякам, морочит их, вливает в уши ложь: "В колхозе зло. В колхозе пропадешь!" И что скрывать! Порою их аркан не зря летит. Вот, например, Кукан. Спросите-ка его, как он живет, как мыкается он четвертый год. А что причиной?.. На свою беду - у бая, у муллы на поводу Юн, зелен, опыта в хозяйстве нет. Пришел к Шарифу: "Дайте мне совет". Ну и пропал! Что есть у парня? Пыль: вол полусдохший и омач-горбыль. А ходит в чем? А ну, бедняга, встань. Пять лет уже он носит эту рвань. Хоть раз бывал он сытым? Нет. И что ж? Нейдет в колхоз. Вот как дурманит ложь! Мы знаем их слова: "Толпа слепа. К добру не может привести толпа. Зачем колхоз? Зачем артельный труд? Где много пастухов, там овцы мрут". Лгут хитрецы. Сулят не жизнь, а рай. "Ты только землю, - говорят, - отдай". А ну, Кукан, сейчас при всех ответь, не так ли ты попал к Шарифу в сеть?"Кукан стоял потупившись, краснел. "Я кончил", - объявил Разык и сел. Потом поднялся, покосясь на стяг, женоподобный, средних лет толстяк. Он так сказал: "Эй, постыдись, Разык! Совсем ты уважать людей отвык. Ты на Шарифа зря не нападай. Шариф-ака - почтенный, добрый бай. И зря муллу ты пачкал так и сяк. Смотри…" Но досказать не смог толстяк. "Умолкни!" - раздалось со всех сторон. - "Торгаш поганый! Убирайся вон!" - "С дружками вместе - с баем и муллой в одной могиле сгинь, пузырь гнилой!" - "Теперь уж мы не батраки, не те, что, всех боясь, томятся в нищете!" - "А кто тебя пустил сюда, паук?!" И тут же, в десять иль двенадцать рук, схватили цепко и, намяв бока, с майдана вытолкали толстяка. И снова речи, реплики… И вот пришел и заявлениям черед.Азиз… Надыр… Астанакул… Баймат… Ладоней гром, приветствий водопад. Вступивших вписывают в чистый лист… Тут встал один партийный активист и, вскинув руку, предложенье внес: "Пусть Ленинским зовется наш колхоз!" И снова будто шквал потряс майдан. Потом Разык сказал: "А что ж Кукан? Так в нищете и проживет все дни?.. А ну-ка, сам откликнись, кашляни!" Кукан замялся, думал, оробев: "Вступив, не навлечешь ли божий гнев? Не запятнаешь ли грехом души?" Но всё ж решился, выдохнул: "Пиши!" - и рукавом халата вытер пот…Кукан навек запомнил этот сход.

3

Чуст на подъеме. В прошлом - время бед. Единоличников здесь больше нет. Нет кулаков. Их выгнал коллектив. Мулла Бахрам, Наби, Саид, Ариф лишь вспоминаются порой, как сон. Фундамент новой жизни возведен. За быстрый рост, за славные дела колхозу Ленина везде хвала. Крестьяне - молодежь и старики, те, что и ныне молодо крепки, - хлопчатник вырастив на целине, большой подарок сделали стране. Верны заветам Ленина-отца, сверх плана дали сотни тонн сырца. Египетских семян у них гора. Коней у них сменили трактора. Всё обновилось. И батрак Кукан теперь уже не тот простак Кукан. И не батрак уже, а тракторист. Исчезла робость. Ум, как утро, чист, достаток в доме. Всё, что нужно, есть. Ешь хоть весь день, когда захочешь есть. Где круг не мал, там и доход не мал. Кукан поздоровел, улыбчив стал. Женился ровно год тому назад. Довольны оба. В доме добрый лад. Ребенка ждут в начале ноября - и счастливы. Сияют, как заря. Мечтают: кто родится? Он? Она?.. У них уже готовы имена. Для девочки - как песня: Пахтаой. Для мальчика - Пулат, чтоб был стальной. Э, кто бы ни был, скажем: "В добрый час!" Мы ленинцы. Заря светла для нас.

Часть вторая КУКАН-КОЛХОЗНИК

ТОВАРИЩЕСКОЕ ПИСЬМО

Сперва напомним, кто такой Кукан. Колхозник. Я писал о нем дастан. Он горемыкой жалким прежде был, наивным простаком, невеждой был. Батрачил, проливал потоки слез, покуда, к счастью, не вступил в колхоз. Но вот беда! Хоть мы с ним и друзья, так вышло, что его обидел я.В те дни, когда он был еще бедняк, прощаясь, мы уговорились так: "Чтоб не прервалась нашей дружбы нить, чтоб классовых врагов вернее бить, в сторонке от борьбы, ленясь, не спать, - подбадривать друг друга, навещать". И что ж?!. Нет, нет, я не оставил фронт, я не молчал, набравши воска в рот. В борьбе эпох безжалостно, остро разило недругов мое перо. Но в жаре схваток, в суматохе дел я побывать у друга не успел. А мог бы… Слова не берут назад. Сказал - исполни. Каюсь, виноват. Забыл. Не знал о друге ничего. И вот - письмо. Из Чуста. От него. Письмо такое: "Молодец, поэт! Выходит - честной, верной дружбы нет. А ну-ка вспомни, кем я был, кем стал, когда ты обо мне дастан писал? На нищенском клочке, трудясь, как мул, бесплодно, бестолково спину гнул. На маслобойке, чтоб ей сгинуть, был, последних сил лишаясь, масло бил. Батрачил у Шарифа-кулака, узнал, как доля рабская горька. Ходи в отрепьях, в холоде ночуй. Захочешь есть - давись, объедки жуй. Потом, поэт, я встретился с тобой, с надеждой, с новой встретился судьбой. Ты и твои друзья сказали мне: "Вступай в колхоз, трудись на целине". "Когда молотят на большом току - охвостьев нет", - внушили бедняку. Я внял советам. А затем, поэт, уехал ты, и всё - пропал и след. А мы ведь, помнишь, в дружбе поклялись. И не на час, не на день, а на жизнь. Вот так-то, друг поэт… Раз пять иль шесть случалось мне стихи твои прочесть. Читал взахлеб. Но тут же, что скрывать, ругал твое уменье забывать. А дочка-говорушка Пахтаой выпытывала: "Это кто такой?" Ну ладно, друже, собирайся в путь. Не прогадаешь, есть на что взглянуть. Всё ветхое давно пошло на слом. Как говорится, слоник стал слоном. Колхоз в расцвете. Сыт, обут, одет. Имамы не в почете, баев нет. Жизнь бьет ключом. Наполнен каждый час. Я убежден, что, побывав у нас, ты сочинишь еще один дастан. Ну, до свиданья. Жду. Твой друг Кукан". Прочел я это, жарясь, как в огне, как будто оплеуху дали мне! Что возразить?.. Забыв про все дела, я стал конем, грызущим удила.

В КОЛХОЗЕ

Вперед, верблюд желания, вперед! Помаявшись, собрался я в поход. Запасся крепким вещевым мешком, взял флягу, хлеба взял, пошел пешком. Свищу, пою, шагаю широко. Прозрачен воздух, дышится легко.

Хороший дом был у него теперь. Высокая двустворчатая дверь, двойные рамы, деревянный пол… Да, не зазря трехлетний срок прошел!..

ЗАДУШЕВНЫЙ РАЗГОВОР

Да, вот как вырос он - Кукан-батрак! А были дни - боялся сделать шаг. Всего три года минуло с тех пор, как шел он разуму наперекор - поверив, что колхоз - источник бед, трусливо упирался: "нет" и "нет". Всё то, что врали бай, торгаш, имам, как жемчуга, подвешивал к ушам. И все-таки - смотри - сумел батрак покончить с нищетой, рассеять мрак! Раскован разум, чист и прост язык… Какого мудреца он ученик?!. Не скрою, этот строй звенящих строк - взволнованной души моей восторг. Диктует их горячая любовь. Все наши перемены, наша новь не только в том, что сыты кишлаки, что новых фабрик множатся гудки, что ныне пашет землю не соха, а мощные стальные лемеха. Еще важней воздвигли зданье мы. Расширили свое сознанье мы. В бесклассовый, отрадно новый век войдет свободный новый человек.Вернусь к рассказу. Председатель встал "Теперь приступим к выборам, - сказал, - есть предложенье, чтоб на съезд от нас поехали Кукан и Бекнияз". Согласный шум, рукоплесканий шквал… Избранники, достойные похвал, с улыбкой встали, опустив глаза. Все дружно проголосовали "за". Так завершился день. Был поздний час. Халпош давно уж поджидала нас.

"В 31-м году у нас было 146 хозяйств, сейчас - 461 хозяйство.В 31-м году у нас было 200 гектаров земли, в 33-м году - 978 гектаров.В 31-м году мы получили с гектара 100 пудов урожая, в 32-м году -160 пудов, в 33-м году - по 200 пудов с гектара.305 хозяйств обзавелись коровами и телятами.В 31-м году на трудодень было выдано по 1 рублю 20 копеек и по 2 килограмма пшеницы.В 32-м году колхозники получили по 2 рубля 15 копеек и по 5,4 килограмма пшеницы на трудодень.В нынешнем 33-м году мы выдали на трудодень по 3 рубля 50 копеек и по 7,1 килограмма пшеницы.Участие женщин в общественной работе достигло 90 процентов.В 31-м году грамотных было 12 процентов, в 33-м году - 97 процентов.63 процента наших работ механизированы.125 хозяйствам мы построили новые дома".

Про всё, что было там, от "а" до "я" рассказывать сейчас не буду я. Вопрос был в том, кого из этих мест отправить в город на колхозный съезд, - кто, эту честь большую заслужив, доложит, как работал коллектив. Что говорить, нешуточный вопрос! Приходится задуматься всерьез. А рапорт наш? Каким он должен быть? Тут встал Кукан и начал говорить. И что же? Признаюсь, его доклад легко и просто дал мне шах и мат. "Вот, - думал я, - как нужно тему знать, чтоб легковесных строк не сочинять!" И все, кто был тут, согласились с ним: "Пусть рапорт будет именно таким!" Видны в нем и сегодня и вчера, он яркий уголь общего костра. Но к делу, к делу! Хватит общих слов. Доклад Кукана в целом был таков:

ПЛАНЫ И РЕЗУЛЬТАТЫ

Какие жители, таков кишлак. Над сельсоветом вьется алый флаг. Дома, как будто вышли на парад, белым-белы вдоль улицы стоят. Легенды блекнут, легендарна быль. Здесь высились бугры, вихрилась пыль. Но честного труда обильный пот недаром пролил доблестный народ. Тут каждый занят хлопком, стар и мал. Для всех он тут заботой главной стал. Ударничество здесь впиталось в кровь. Здесь труд надежен и крепка любовь. Кто скажет, что в колхозе этом есть пятнающие трудовую честь, летящие, как тля, из края в край, чтоб ухватить побольше каравай? Таких здесь нету! Здесь, гордясь трудом, не покидают свой родимый дом. Здесь на большое дело сплочены не только для себя - для всей страны. Спадает зной. Добреет, блекнет день. Литого солнца золотой кетмень всё ниже, всё краснее - и пропал. Пылает горизонт, прозрачно ал. Снежок луны украсил небосвод. Гудит карнай, крестьян домой зовет. И вот они идут, богатыри. Их лица в алых отблесках зари. Глаза ясны, задорно-звонок смех. Тут все за одного, один за всех. Им не нужны молитвы и мечеть. Идут, поют… Давайте с ними петь. "В пышных россыпях белого золота, веселитесь и радуйтесь молодо. Шире площадь хлопковых плантаций, зерновые пускай потеснятся. Вместо ветхих училищ-развалин строим сотни просторных читален. Вместе в поле мы, вместе за партами. Нас ведет большевистская партия!"Куда их путь? Дневной закончен труд. Они сейчас в столовую идут. Им хорошо. Смеясь, острот клинки умело скрещивают остряки. Да, о былом никто здесь не скорбит. Культурно дело их, культурен быт. Пришли, умылись. Тут царит Халпош. К ней в ашхану неряхой не войдешь. Заманчиво кипит-бурлит котел, свежи скатерки, чисто вымыт пол. Присели, распустили пояса. С едой покончили за полчаса. Тут встал один, вниманья попросил, на общее собранье пригласил. Сказал: "Вопрос ответственный, друзья, откладывать его никак нельзя". И все собрались в красной чайхане. Пришел и я со всеми наравне.

НОВЫЕ ЛЮДИ

Пускай привал далёко, ничего! Приду, увижу друга моего. Побуду, погощу, потом опять - перо, бумага, чай… Писать, писать! Но вот окончен путь. Передо мной украшенный трудом простор земной. Рядки, рядки - без края, без границ, прямы как сорок девичьих косиц. В коробочках упругих каждый куст. Посмотришь - скажешь: в нитках крупных бус. Еще посмотришь - сразу видно, он с любовью, с уважением взращен, И все они, несметные, цветут, стократно оправдав упорный труд. Как зелень их чудесна, как сочна! Ее краса красе небес равна.А вот и те умельцы-мастера, чья добрая забота так щедра. Проворны руки их, верны сердца. Их этот мир без края, без конца! За пояс полы подвернув, идут. Поют. Задорно, весело поют:"Едут с хлопком караваны, яр, яр! Бусы девушек багряны, яр, яр! Кто живет без коллектива, яр, яр! Тот не может быть счастливым, яр, яр! Ароматом дышат розы, яр, яр! Расцветает сад колхоза, яр, яр!" Скорей, бодрей пошел навстречу я, сказал: "Салам, не уставать, друзья!" Обрадовались, тискают бока: "Салам! Салам! Где пропадал, ака? Как дети? Как семья? Здоров ли сам?" - "Здоров, спасибо", - говорю друзьям. "Ой, неужели это ты, Кукан?" Едва узнал его. Усат, румян. Пудов на пять детина. Грудь бугром. Рубаха - ластик, голенища - хром. Саженными шагами подбежал, почти до боли крепко руку сжал.Сказал с усмешкой ласковой: "Ну как? Не будь письма, ты б не пришел в кишлак? Работы, говоришь, невпроворот? А здесь у нас забот не полон рот?" Потом мы с ним пошли в руке рука в колхозный клуб, что в центре кишлака. Там был детишек целый караван. "Они здесь временно, - сказал Кукан, - мы строим для колхозных малышат отдельные и ясли и детсад". Тут к нам девчушка-крошка подошла, за шею Куканджана обняла. Туга, кругла, как золотой ранет. Глазенки черные, чернее нет. Кукан сказал ей: "Дядя - в гости к нам. Знакомься, дочка, говори салам". Как славно было на нее смотреть! Свет глаз моих, как шелковая сеть, окутал нежно с головы до ног чудесный этот молодой росток.Затем, когда мы вышли, Куканджан вернулся вновь на полевой хирман. А я, поотдохнув, решил пока взглянуть на новый облик кишлака. Да, много сделал Ленинский колхоз, как в сказке, он три эти года рос! На каменистых землях, на буграх построил новый мир. Какой размах!..Корыстный мир бесстыден и нелеп. Где честные дела, там честный хлеб. Вот цифры урожаев на щите - свидетельство о сбывшейся мечте. Сто, полтораста, двести шестьдесят… Три года роста - доблести парад. Да, тут умно организован труд. Тут нету зря потраченных минут. И здесь не на пуды, - на тонны счет. Вот он, свободный труд, свободный взлет!Но дальше, дальше!.. Новый скотный двор. Стоят быки - красавцы на подбор… Крутые лбы, прищур багровых глаз. Породисты, надменны. Экстракласс! А вот - крольчатник. Ух ты, сколько их - молочно-белых, серо-голубых… Но тут меня окликнули: "Салам! Кукана видели? Надолго к нам?" Я посмотрел - Халпош, его жена. Но изменилась как! Бойка, полна. На свадьбе, помню, стебельку под стать, сидит, молчит, не смеет глаз поднять. Теперь не то. Сказала тотчас мне что трудится в колхозной ашхане, что на обед Кукан придет домой и будет очень рад поесть со мной. "Прошу, не опоздайте!" - и ушла, сославшись на служебные дела. Я дальше зашагал. Увидел склад. Мешки тугие, полные лежат. Пшеница. Золотистое зерно. Тут закурить мне захотелось, но, случайным взглядом по стене скользя, прочел я надпись: "Здесь курить нельзя!"

Обрывается камень с угрюмой скалы. Он Юлдашу послужит подушкой в ночи. Стал ты жить меж развалин, в объятиях мглы, где бесформенной кучей легли кирпичи.Все глухие углы, все пустые котлы, и сараи, и пасть неостывшей печи беспризорного манят приютом в ночи. Все холодные ветры несутся к нему. Он под снегом колючим продрог и промок.

2

Тала-Таш, ты от мирного взора далек, не дождаться дождя с раскаленных небес. Не играет река, и последний листок уронил оголенный, обугленный лес.Кобылица не ржет, и не блеет овца. Всюду стон, всюду боль, всюду смерть и беда - им не видно конца. Страх изводит сердца.Камни катятся с гор. Тяжек путь беглеца. И мутнеет вода. И от голода ноги тяжелее свинца. Как чинара, подрубленная топором, рядом кто-то упал. И погасли глаза. Не смолкает орудий назойливый гром, свирепеет басмаческая гроза.По девичьим телам, что еще горячи, подгоняя коней разъяренным бичом, ошалело несутся в карьер басмачи. И сверкают подковы над белым плечом.Подогнулись колени. Ноет тяжко спина. А тела беглецов точно сжаты в горсти. Этих губ омертвевших страшна белизна. О, как страшно во мраке по кручам брести!Помутнела от запаха пороха кровь. В обагренное небо уставили взор.. Упадут, подымаются, валятся вновь. Заплетен, как клубок, бездорожья простор.Сын теряет отца, мать не сыщет детей. Всюду тяжкая боль, стон сжимает сердца..Корку хлеба найди и беги! Жизнь свою береги, сын, лишенный отца!

1

ЮЛДАШ

Перевод В.Липко

Эта вышивка, льющаяся, как ртуть, сверкающая серебром и позолотой, - чью изнуряла чистую грудь? Чьих рук работа? Чья печаль, терпеливо втыкая иголку, пришивала жемчужины к этому шелку? Жемчужины на желтом пламени роз, подобные каплям скорбных слез… Чей талант, продав себя за копейку, растрачивался на эту тюбетейку?Но кто же в мире достиг идеала? Взгляни на рисунок позорче. Минусов тут не так уж мало, хоть в целом он не испорчен. Какая-нибудь рисовальщица, старая-старая, вывела старый иракский узор. Рука у нее была усталая, усталая с давних пор. Вышивальщица расцветку составила наскоро: фисташковый, желтый, капустный… А молодежи сейчас нравится красное. И - чтоб не прозрачно, а густо. Стежка местами груба, негожа, околыш заметно великоват, верхушка излишне остра… Но кто же, кто же тут виноват? Рисовальщица? Разве ее не простишь? Много детей, бессчетно внуков… Начала узор - заплакал малыш: бросай кисточку, иди баюкай. С вышивальщицы тоже спросишь не очень. Дел по хозяйству невпроворот. За шитье берется поздней ночью, когда весь дом уснет. Обстирай всех, накорми всех. Завтрак, обед, ужин… А со стежальщицы и вовсе спрашивать грех: вчера похоронила мужа…Помню - мы были тогда мальчуганами - на улице бродили плечистые парни, задорные, форсистые, чванные - один другого шикарней. На каждом по нескольку поясных платков, расшитые тюбетейки набекрень. Стучат подковками высоких каблуков, усами пронзают солнечный день. Старики на таких смотрели, млея: "Ах, красавец! Ой, молодец! Такой на улаке всех одолеет. Узнать бы, кто у него отец…" Сегодня у нас мера иная. Сто лет жизни этому рабочему парню! Руки в мозолях, глаза пылают… Первый на нашем заводе ударник. В нем и достоинство и удальство. Он с другом вступил в соревнование. Металл оживает в руках его, ревет, как лев раненый. Других рабочих парней вдохновив, он их повел за собою, и был ликвидирован в цехе прорыв, и план перевыполнен вдвое. А слышали вы про его жену? А слышали вы про его сестру? Им тоже почет по праву, им тоже плечи выпрямил труд, дал и силу и славу. На фабрике первые среди ткачих - талантливые, искусные… Побольше бы нам девчат таких, побольше бы нам парней таких, множащих мощь индустрии. Нет, не торчащие в небо усы, не тюбетейка, что ярко расшита, - основа достоинства и красы, основа славы джигита. Достоинство в том, чтоб жену свою - Кундуз, Хайри, Халпош, Зульфию освободить от тяжких забот, лишающих сил, вгоняющих в пот: от стирки, варки, от целого ряда пустых суеверий, нелепых обрядов.Женщины! Славьте новый рассвет. Старому быту скажем "нет"! Скиньте чачваны позорные, черные! Вас ожидают квартиры просторные, вам радушно откроют объятья магазины готового платья, вас ожидают обеды в новых, незакопченных, чистых столовых. Ваших малюток ясли ждут, вас фабрики ждут и заводы. Свободный для общего блага труд - бодрость на многие годы. Ваши способности, сдавленные в клетке, вбитые в тюбетейки, ковры, пояса, должны теперь служить пятилетке, - тогда засверкает ваша краса.Хватит! Покончим с наважденьем веков. Пускай, почетом и славой увенчаны, радуясь жизни, цветут у станков наши спутницы - женщины. Пусть им поют заводские гудки. Час пробужденья светел. Пусть кумачовые их платки вольный ласкает ветер. А вы, тюбетеек расшитых любители, в кепках рабочих ходить не хотите ли?

1930

ВЫШИВКА

Перевод В.Липко

В окно звездой жемчужной смотрит ночь, тихонько спит в резной кроватке дочь. Широкой ниши правильный овал. Гора подушек, горка одеял. Над дастарханом вьется легкий пар, сопит блестящий белый самовар. Лепешки белые, кишмиш, каймак… Ну что ж, Кукан достоин этих благ. Не просто он все беды превозмог, сбивался с шага, точно стригунок. Недоедал, недосыпал порой. Без тени летом, без тепла зимой. Теперь все эти муки позади. Теперь пиявок он сорвал с груди. В ряду борцов, борясь за нашу новь, он шел вперед, пролив и пот и кровь, и разгромил кулацкий вражий стан. "Ну что же ты сидишь молчишь, Кукан? Три года жизни не короткий срок. Рассказывай, разматывай клубок". - "Да, было всякое, - сказал Кукан, - не сразу улетучился дурман. Вот - курсы трактористов. Верь не верь, я не легко шагнул за эту дверь. "Вдруг это грех, вдруг покарает бог!.." Пятнадцать дней отважиться не мог. Ну, как-никак решился, поступил. Сам иногда дивлюсь, каким я был. Что дальше?.. Наконец, на трактор сел. Как видишь сам, окреп, поздоровел. Дела у нас с женой пошли вперед. И то сказать, где труд, там и доход".Он говорил о том, кем был, кем стал, как бы тетрадь передо мной листал. Как рос он, как менялся с каждым днем, как чувство класса пробуждалось в нем. И вдруг, рванув рубашку на груди, сверкнул глазами, выдохнул: "Гляди! Вот здесь, пониже. Как? Добротный шрам?.. От бая, от хозяина - салам! Ужалил, змей! Актив и партбюро пришли к нему отыскивать добро. Позеленел, затрясся Шариф-бай, сказал: "Смотри, щенок, не прогадай!" А через день - за пазуху кинжал - и в камышах на зорьке поджидал. Я шел, стеречься не видал причин. И вдруг как на колючку наскочил. Успел узнать, успел схватить его… А что потом - не помню ничего. Очнулся на кровати, еле жив: "Где мироед проклятый? Где Шариф?!" Исчез Шариф. Искали - нет и нет! И все-таки попался, мироед. Он как хитрил? Усы, бородку сбрил, очки потолще на нос нацепил. Ушел от нас подальше налегке, стал счетоводом в горном кишлаке. Таился, притворялся целый год, пока не разгадал его народ. Да, здесь борьба порой была жестка, немало мы повыжгли сорняка!.. Вот так-то…" - заключил рассказ Кукан. Неторопливо расстегнул карман… "Ну что, поэт, получится дастан?" - и книжицу ударника достал. "Смотри, - сказал он, посветлев лицом, - вот знак того, каким я стал борцом. Борцом за качество, за урожай, борцом за то, чтоб цвел родимый край. А знаешь, как живу? За прошлый год на трудодень мне дали семь пятьсот!""Да, брат, - сказал я, - ты живешь не зря". А за окном уже взошла заря. Добротная, подобная горе, корова замычала во дворе. Запел петух, за ним - округа вся… День трудовых свершений начался.Кукана путь - десятков тысяч путь. Рассвет, который вспять не повернуть. В дастане этом - бой за счастье масс. Герой дастана - победивший класс.Наш мудрый вождь, наш авангард в борьбе родная партия ВКП(б). Поля сражений - грудь родной земли. Всю грязь, всю нечисть мы с нее смели. Сгорели звери баи, начадив. Все страны мира слышат наш призыв: "Эй, труженики, хватит вам терпеть, вставайте, стройтесь, капиталу смерть!"Друзья, не всё, что я хотел сказать, мне удалось вместить в мою тетрадь. Ну ничего! На съезде, будет час, Кукан-ака дополнит мой рассказ.

1930–1933

Перевод Л.Длигача

Славься, кровью вспоенное знамя труда! Развевайся горячей зарей на ветру! Пусть с пятью остриями наша звезда озарит вековечную темноту. Не сломить, не осилить великой страны, где джигиты, Юлдашу подобные, есть для труда и войны. Как один, сплочены, мы всегда отстоим нашей Родины честь. Не возьмут нас ни ложь, ни угроза, ни лесть. Мы своей величавой Отчизне верны. Светит алое знамя ее с вышины, как живая заря, как победная весть.

1933

7

Как в наряде военном хорош первоклассный боец, наездник Юлдаш. Ровно выстроены в ряд скакуны. Это красная конница, гордость страны. И, как признак того, что боец не трус, - у каждого закручен буденновский ус.Эта армия дружит с победой всегда. Ее слава и подвиги высоки, дисциплина тверда. За Отчизну труда постоянно готовы к атаке клинки. Если б не были спаяны чувством единым эти крепкие, словно литые, ряды, враг вошел бы в твой дом, надругался б над ним, и никто бы не спасся от лютой беды… И ни я, и ни вы не снесли б головы.Средь несчетных бойцов как отыщешь сынка? Застилает туман глаза старика. Точно бисер, слезинки роняют глаза. Словно в блестках росы борода у отца. Только вытрет слезу - набегает слеза. Сотня славных Юлдашей стоит перед ним. Он смотрел бы на всех добрым сердцем своим. Вот он руки раскинул - Юлдаша обнять - и с улыбкой шагает вдоль стройных рядов. "Нет, не этот Юлдаш, и не тот!" И опять он любого обнять по-отцовски готов. Жеребенка он ищет среди жеребят, соколенка, что выпал давно из гнезда, ягненка, с которым разлучила беда. "Ваш Юлдаш на посту, - старику говорят, - а с поста отлучаться нельзя никому"."На посту? Что за пост, не пойму. Я военного не изучал языка. Поспешите к нему, пусть Аллах успокоит отца-старика, пусть скорей приведет дорогого сынка". Но смеются джигиты: "Аллах ни к чему, вы пойдите-ка сами к сынку своему. Вон стоит ваш Юлдаш на почетном посту, но к нему приближаться нельзя никому". - "Что ж он будет стоять от отца за версту! Даже если б гора преграждала мне путь, я пройду сквозь нее, чтобы к сыну прильнуть, чтоб склониться скорей на сыновнюю грудь, чтоб дыханье сыновнее глубже вдохнуть, чтоб с любовью в родные глаза заглянуть. Почему не могу я к нему подойти, чтоб навеки забыть все печальные дни, все чужие дома, все чужие огни, кишлаки, где сыночка мечтал я найти?" И, не выдержав, крикнул он громко: "Сынок!"И, живого волненья полно и тепла, это слово к Юлдашу летит, как стрела. И в груди возникает горячий комок. И, за словом своим поспевая едва, прямо к сыну спешит удивленный отец. Весь в слезах он, и кругом идет голова: "Неужели нашел я тебя наконец? Почему же, Юлдаш, ты упорно молчишь? Может, саблей тебе отрубили язык? Как высок ты и статен, мой смуглый малыш! Почему ж ты молчишь? Ты отвык от меня? Подойди, положи мое сердце себе на ладонь. Как трепещет оно и пылает в груди, что огонь!" - "Милый, добрый отец, - отвечает Юлдаш наконец, - я вас вижу, но я подойти не могу, я стою на посту". - "Что ж, мне так и стоять от тебя за версту?" В старом сердце опять воцаряется мгла… Но отходчиво и незлобиво оно, - то звенит, как надтреснутая пиала, то отцовского счастья и света полно…Все обиды отец поутру позабыл, он с Юлдашем стоит на военном плацу. Проявляя живой, нерастраченный пыл, с увлеченьем Юлдаш объясняет отцу: "Этой самой винтовкой своей боевой я немало в бою уложил басмачей. Поплатились семнадцать из них головой. В наш сияющий край не проникнуть врагам. Им от конницы нашей не скрыться нигде. Погляди-ка на мой безотказный наган: он со мной, под рукою всегда и везде. Этим верным наганом моим поражен был убийца детей Ибрагим!" И старик, удивленный Юлдашем своим, говорит: "Ой, сынок, не погибни от пули шальной. Будь я молод, неплохо нам было б двоим поработать испытанной шашкой стальной, рассчитаться с врагом, в клетку вора загнать, чтоб лисе неповадно было кур воровать".

6

Годы шли, но Юлдаша отец не забыл. В годы голода, в пору басмаческой мглы, от селенья к селенью он в горе бродил. Борода его стала вроде метлы. Стал на вид он как выходец из могил.Не на посох склоняться бы старику, а в объятья упасть к дорогому сынку. Слаб он стал и беспомощен, словно "дал"; он Юлдаша искал, он к Аллаху взывал и, заслышав азан, бормотал он Коран. "Вы Юлдаша не видели?" - говорил. Вопрошал у людей, у камней, у могил. И однажды обрадовали старика: в Самарканде видали его сынка. Сердце словно согрето чудесным лучом. Он спешит к Самарканду, надеждой влеком.

5

Мне хотелось бы дать долгожданный покой всем, кто эти страницы упорно листал, кто читал эту повесть строка за строкой и читать ее без передышки устал.Много времени поваром я прослужил в интернате, где вдруг очутился Юлдаш. Я Юлдаша любил, я с Юлдашем дружил. А потом я работать пошел на "Сельмаш" и Юлдаша всё реже и реже встречал. Боевой комсомолец семнадцати лет, он с азартом себя к ремеслу приучал. Большей радости нет, чем встречать свой рассвет так, чтоб голос твой в хоре согласно звучал.Он текстильщиком был. Нерастраченный пыл в этом юноше ни на минуту не гас. Неужели меня он уже позабыл? Где он трудится? Где веселится сейчас?Уж давно не слыхал я о нем ничего. Хоть бы меньше комарика весточку вдруг мне прислал как-нибудь мой исчезнувший друг.Но пришла наконец долгожданная весть: в Самарканде Юлдаш. Он примерный боец. Защищает он Родины славу и честь. Храбреца не смутят ни басмачский свинец, ни внезапный огонь. Ты границ наших, враг зарубежный, не тронь! У Юлдаша награда высокая есть - символ верных, бесстрашных и честных сердец. Орден Красного Знамени золотой на груди его яркой сверкает звездой.

4

Сколько ласковых глаз, сколько бережных рук удивленный Юлдаш в интернате нашел! Сколько верных друзей, сколько славных подруг! Как легко здесь дышать! Как тут жить хорошо!Всё настойчивей звонкое пенье пилы, перестук молотков и удар топора. Как светлы все углы, нет ни пыли, ни мглы. За работу берется с утра детвора. Здесь простор для души и простор для ума.Здесь не надо стучаться в закрытую дверь. Страсть к работе в сознание входит сама, - всё осмысли, осиль, изучи и проверь…

3

Он, как ножик в кармане, уткнется во тьму, и умолк, и затих, и свернется в клубок, навсегда предоставлен себе самому. Каждый поезд на станции подан ему.Средь камней городских он прирос, как грибок. Ему пыльная улица - школа и дом. Там и дружбу и скудную пищу найдешь…К непривычной судьбе привыкает с трудом беспризорный, раздетый, разутый Юлдаш.Он добытчик чужих кошельков и часов. Он отличный бегун, и насмешник, и лгун.Виноград и урюк он хватает с весов, а, попавшись, - из рук ускользает, как вьюн. По бутылкам стучит, как по тысяче струн. И танцует, и свищет на сто голосов; любит фокус и трюк, хоть отчаянно юн. И уздечки ворует с коней и ослов.Озорник. Над красоткой с накрашенным ртом посмеяться умеет и остро и зло. Он в подвал опустевший вползает кротом, он нырнет в подворотню, как птица в дупло.Озорней и грязней паренька не найти. О, как просто в те годы было сбиться с пути!Так бы жил он и жил, бедовал, не тужил… Но нежданно облаву затеял детдом.И, забытый подвал в темноте окружив, молодых сорванцов к новой жизни позвал.

СВАДЬБА

Ударник колхоза "Байналмилал" Андижанского района, комсомолец Шадман, решив жениться, написал товарищам, спрашивая, каким должно быть супружество. Вступая в колхоз, Шадман был батраком, с одним лишь кетменем да старым халатом.

(Из газеты)

Да, свадьба, что ни говори, большой и редкий праздник. На новый, незнакомый путь вступает человек. Любовь сплетает два цветка благоуханных разных, два юных чистых существа сближаются навек.Два жарких сердца бьются в лад, горят неугасимо, за счастьем нежности летят, как перышко легки. Из ясных девичьих зрачков, заранее любимы, в зарю грядущую глядят дочурки и сынки.Шадман, дружок, и я, как ты, был женихом когда-то, сияньем глаз, сетями кос и я был взят в полон. Как у тебя, моя душа была в те дни крылата и учащенно бился пульс, желаньем опален.Всё было схожим. Жизнь текла стремительным потоком. Как ты, я бредил по ночам, слова любви шепча. Томясь, как ты, мечтал о ней, прекрасной, черноокой, но догорела до конца мечты моей свеча.Теперь то время для меня лишь в памяти осталось. Вернуться в юность не дано покуда никому. На сердце старое мое легла годов усталость. Горячей страсти сладкий груз уж не поднять ему.Я не грущу. Всему свой срок. Дел у меня без счета: помочь товарищам, друзьям, работать вновь и вновь… Вот, например, сейчас моя насущная забота сложить поэму про твою счастливую любовь.Давно ли был ты батраком?.. Вчера - бесправье, голод. Чуть притомился - по плечам со свистом хлещет плеть. Сегодня в коллективе ты, удачливый, веселый. Как мимо этого пройти? Как это не воспеть?Твоя невеста, говорят, работает на славу, чуть свет ласкает ветерок волну ее кудрей. Ударный труд в краю родном дал ей почет по праву, дал гордый блеск ее очам, дал радость жизни ей.Еще слыхал я, что заря ее целует нежно, когда она выходит в сад по утренней росе; что руки быстрые ее, как лебедь, белоснежны, что тал склоняется пред ней, дивясь ее красе.Что звонок голос у нее, что даль и ширь степная благоговейно внемлют ей, когда она поет. Что изумрудная листва, от ветра убегая, уроки верности берет у верности ее.Слыхал, что в сердце у нее - пылающее солнце, и потому она всегда светла и горяча; что как-то месяц молодой к ней заглянул в оконце и после клялся ей в любви на лезвии луча.Ей тушь и пудра не нужны, ей не нужна помада. Она проста и весела, красавица полей. Ее косметика - цветник и яркий бархат сада, ее рубины - россыпь звезд, а зеркало - ручей.Слыхал я также, что она на сборе урожая, проворно меж рядков скользя, чуть-чуть сгибая стан, всех соревнующихся с ней легко опережая, за сотню килограммов в день приносит на хирман.Еще мне довелось узнать, что многие джигиты о ней мечтали день и ночь, вздыхали, не таясь. Но верный путь к ее любви был лишь тебе открытым, лишь для тебя в ее очах заря любви зажглась.Ну что ж, кому же, как не вам, быть неразлучно вместе? Вы в чистом небе две звезды, вы в поле два цветка. Лишь для тебя теперь звучат ее девичьи песни, лишь для нее - твоей любви горячая рука.Как родинка, ее красу дополнило уменье любую книгу прочитать и всё усвоить в ней. А как чудесно шьет она, ну прямо загляденье. Всё гладко, всё к лицу, а швы - не отыскать ровней!Отрадно поглядеть на вас, когда стоите рядом. Могучий, точно карагач, ты ей вполне под стать. Полей колхоза не объять и не окинуть взглядом, а ты на тракторе своем их все успел вспахать!У нас дороги широки, возможности безбрежны. На сущность мира смотришь ты не темным простаком, не мутным взглядом дурачка, дремучего невежды, - обвязан твой широкий лоб познания платком.Но слушай, всё имеет срок. Не бесконечна сила. Я часто вижу одного седого старика. Ему за восемьдесят лет, в глазах его застыла давящая, как ночь без звезд, жестокая тоска."Отец, - сказал однажды я, - когда б я вас ни встретил, вы будто что-то на земле пытаетесь найти". Он поднял блеклые глаза, невесело ответил: "Здесь жизнь моя прошла, сынок, по этому пути.Здесь жемчуг юности моей я разбросал беспечно, рубины молодости здесь исчезли без следа. Тогда не знал, что зоркий взгляд дается не навечно. Что есть у бодрости предел, не понимал тогда.Знал кое-что, но мало знал. Всё думал: наверстаю! А что теперь? Почти слепой, беспомощный старик. Ах, если б возвратить назад годов минувших стаю: весь мир бы досыта познал, все тайны бы постиг!.."Да, книга мира велика, в ней каждая страница - сокровищница многих тайн, в ней важен каждый знак. Того, кто не читал ее, все будут сторониться, не нужен людям будет он, как стершийся пятак.Сейчас идущим впереди нужны большие знанья. Ты знаешь грамоту, Шадман, но это мало, друг. Чтоб строить прочно, нужно знать законы созиданья, знать все ремесла на земле и сущность всех наук.Учись, Шадман, всю жизнь учись. Пускай в очах подруги не гаснет никогда любовь, прекрасна и светла. За всё, чего достигнешь ты в работе и в науке, пускай повсюду о тебе разносится хвала.Давай припомним прошлых лет минувшее ненастье: прислужник в байском доме ты, черна судьба твоя. Ни крошки ласки и любви, ни капельки участья… Разбитой чашки черепок на свалке бытия!.."Готов", "извольте" - слов иных ты говорить не вправе. Дрожащий голос, робкий взгляд… Затравленный, худой, ты будто сорванный листок, желтеющий в канаве… Легко и просто помыкать безродным сиротой!Коровник чистишь, двор метешь, ведешь на выгон стадо… Хозяйке нравится каймак, хозяину - творог. А ты?.. Ты разве человек? Тебе немного надо. Сухая корка и вода. Поужинал и лег.Ночь. Тихо шелестит листва. Везде покой и дрема. Спят на насесте петухи, спит шавка в конуре, спит карагач на берегу большого водоема. Храпит хозяйка на супе, подобная горе.Всем отдых, всем. И лишь к тебе не прибывают силы. Ты знаешь, понял: боль твоя не тронет никого. Глазами, мокрыми от слез, беспомощный, унылый, читаешь скорбную тетрадь сиротства твоего."Ох, солнце, солнце, почему лучей своих отраду ты щедро даришь тем, кто сыт, кто счастлив и богат. А бедным - только жгучий зной без тени, без пощады… Скажи мне, солнце: почему кто слаб - тот виноват?И почему…" Да, много раз, не находя ответа, с тоской, с мольбой в ночной тиши шептал ты: "Почему?" Тебя не грел приход весны, не радовало лето, как наказанье ты встречал студеную зиму.Те ночи минули, мой друг. Те беды, те ненастья зачеркнуты. Уже ничто их не вернет назад. Утратил власть твой грозный бай, открылись двери счастья; где прежде были сорняки, теперь - цветущий сад.А помнишь, как пришел в колхоз? Давно ли было это?.. В истрепанном халате, бос, тощ, одинок, несмел. Едва стоял, дрожал, как лист от дуновенья ветра… Имущество? Тупой кетмень - вот всё, что ты имел.Но, встреченный как друг и брат советским коллективом, в колхозе ты воспрял душой, поправился, окреп. Печальным, неказистым был - стал бодрым и красивым, отменным трактористом стал: не даром ешь свой хлеб.Ты понял: баи и купцы, имамы и ишаны - твои и класса твоего заклятые враги. Ты понял: если на земле не хочешь быть бурьяном - не уклоняйся от борьбы, свободу береги.Ты написал друзьям письмо, ты ждешь от них ответа, как нужно свадьбу провести, как по-советски жить? Друзья напишут. Но позволь и мне чуть-чуть об этом, без назиданья, просто так с тобой поговорить.Что важно в свадьбе - в торжестве начала новой жизни? Что весело гостям, что плов на славу удался? Что богатейшим в кишлаке твой пир счастливый признан и долго будет вспоминать о нем округа вся?..Что - свадьба?.. Прозвучит сурнай, слух и сердца лаская, протяжно, тонко выводя мелодию "Гульяр", сложнейших, быстрых ритмов дробь на бубнах рассыпая, веселые певцы споют веселое "Яр-яр".Кольцо с рубиновым глазком на пальчике невесты. Листочки клевера блестят, омытые росой… Томится молодая кровь, ей в жилах стало тесно. Как сладок первый поцелуй - огонь во мгле ночной!..Что - свадьба? Наступает час, когда парчовый полог от взоров спрячет молодых, как в гнездышке горлят… Каков он будет, их союз? Короток или долог? Как знать! Сердец не разгадать, когда глаза горят.Но не для нас то, что пришло от жирных богатеев, - порядки их, законы их, как нечисть, смоем с рук. Недобрый, обветшалый мир разрушив и развеяв, мы по-иному будем жить и праздновать, мой друг.Нет, мы не против торжества, и бубнов, и сурная! И в наших жилах не вода, и наша кровь жарка. Но нам нужна иная жизнь, семья нужна иная, где все шаги - плечо к плечу, всегда - в руке рука.Что проповедуют они, какого жаждут быта? "От одинокого коня не заклубится пыль", "Под шапкою не разглядеть, что голова пробита", - Вот сущность их! Снаружи - лоск, внутри - разврат и гниль…На окнах - розы, а котел сто лет не мыт, не чищен. При неудачах - дикий вой, царапанье лица. Всё - для наживы, всё - себе, с рожденья до кладбища. Кого из нас прельстит уклад такого образца?..

Теперь послушай, что еще тебе хочу сказать я. Лишь в дружбе с коллективом жизнь полна и хороша. А только личное - крючок, оторванный от платья. Что толку в нем, таком крючке. Не стоит ни гроша.Что - свадьба? Первый шаг семьи. Два члена коллектива соединяются навек для дружбы, для труда, для созидающей любви, свободной и счастливой, где ясного доверья луч не гаснет никогда.Мы смотрим так: муж и жена - два полноправных друга. Никто не властвует, никто не раб, не падишах. Теперь не счесть таких семей - от севера до юга. Одна у них большая цель, одна у них душа.Вот, например, есть у меня приятель в Гиждуване. Женат, счастлив. Ударник он, ударница жена. В колхозе на поле он с ней вступил в соревнованье, и это не в ущерб семье, когда семья дружна.На первый взгляд, ну что тут есть? Сюжетик для заметки. Но в ней большой, чудесный смысл, в ней нового росток. Мужают, множатся у нас герои пятилетки, богат духовной красотой советский наш Восток.Что ждет тебя, мой друг Шадман, уже сейчас я знаю. Я вижу ясным, как заря, твой путь - твою судьбу. О судьбах солнечных таких настойчиво мечтая, шли революции бойцы на смертную борьбу.Я вижу счастье двух сердец, я вижу ваше завтра, когда вы встанете чуть свет, волнуясь, и когда, друг другом радостно гордясь, войдете в двери загса, войдете в двери долгих лет отрады и труда.Вот ваши подписи легли на белую страницу. Она, Шадман, для вас окно в большой, чудесный мир… Я трижды славлю новый строй, что дал нам возродиться, дал нам права и сделал нас свободными людьми.

1934

Перевод В.Липко

ДВА АКТА

1

Едва Хайдар-чокки рассказ начнет о прошлом, из глаз бежит слеза, взлетает к небу вздох. Как будто он опять придавлен тяжкой ношей… Как стар он, наш Хайдар! Как стан его иссох!Седую бороду сожмет рукой сухою, воспоминания сзывая в тесный круг. Он трогает кобыз сердец, и повесть течет, мудра, проста. Ее послушай, друг:"Подобен морю мир, а голова людская подобна валуну на берегу морском. Шумит волна, валун тот обтекая, бежит вода, а камень, изнывая от жажды, сух, как горя горький ком. В те годы я имел лишь черствую лепешку. Крутые жернова попреков и обид давили грудь мою. Захлебываясь кровью, подобен был я пойманному соловью.Тот золотистый луг на берегу зеленом - в нем жизнь моя и молодость моя. Там солнце спину жгло, мороз там жег лицо нам, водой нас обделяла там скупая Сырдарья.Коль крепки у тебя и бодры ноги, поднимемся на холм, к тому вон рубежу. Я с этого холма, что было в прошлом, тебе как на ладони покажу.То поле видишь? Там я исполу лет сорок работал, как верблюд, ютился в шалаше, мечтал хоть день быть сытым, ждал удачи, а счастье всё не шло, застыло на меже.Смотри - вон хауз там, а вон супа под тенью разросшегося вширь карагача. Был то приют отчаянья и горя, на той супе свила гнездо печаль.Здесь дом стоял, построенный на диво. Раскинут сад - не сад, а сущий рай. В нем яблони цвели, урюк и сливы. Плодами разными богат родимый край.Да не богат он был счастливой долей для тех, кто беден и кто смелым слыл. Сосед Акбар-амин, богач известный, владельцем сада и арыка был.Для нас земля жестка, а небеса жестоки, - к амину, что ни день, за помощью идем, чтоб голод утолить - щепотку чаю и горсть муки под урожай берем. На черном небе доли человечьей не видно было ни одной звезды. Тогда, отчаявшись смягчить амина, решили в город обратиться мы.Ты видишь хауз тот и ту супу под тенью карагача и розовых кустов? Знай, то гнездо отчаянья и горя, там вывела беда своих птенцов. Был день весны. Рассвет росист и мягок. На листьях влажных бисер чистых слез. "Собраться у супы!" - велел безусый, что в осень за амином счеты нес.Покорно собрались. Покрыта была супа просторная ковром. Какой-то старец, утонув в подушках, разглаживал усов густое серебро. Он что-то под нос бормотал, считая. Чалма его - что аиста гнездо. Он был святее самого Хидыра. Халат его блистал, сиял звездой. Мы подошли и приложили руки к сведенным голодом, запавшим животам. Склонились, как велит приличье, сказали неизбежное: "Салам".Старик - судья. Амин сидел с ним рядом. Писец, мирза, потрепанный на вид, держал перо, читал тетрадь большую, вновь повторял поток былых обид."О непокорные! - судья промолвил гневно. - Вы неспособны милости понять. Добра не помнит разве лишь собака, а вам пора добро амина знать. Вы жаловаться вздумали? Вы что же, бесстыжими глазами запаслись? Или, забыв святой закон Корана, вы с подлыми гяурами сошлись?"Как против сильных будешь защищаться? Мы с тем судьей, бороться не могли. И суд, начавшись окриком суровым, был кончен полной описью земли.Перо мирзы проворно заскрипело. Слова тяжелые ложились в ленты строк. В глазах амина, будто бы печальных, горела радость, искрился восторг.Так наши мазанки, земля согласно акту к амину перешли - в счет сделанных им "благ". Гневны зрачки судьи, они - печаль насилья, и медную печать судья кладет на акт. О, если бы амин взял дочь мою, обидой и то б не так вскипел, наверно, я! И если бы втоптал он в грязь лицо Хидыра, всё ж не унизилась бы так душа моя…На той земле я с той поры лет сорок жил как батрак Акбар-амина. Так посевы и дома ушли в его владенья… Вот то, что дал нам первый акт".

2

Едва Хайдар-чокки начнет рассказ о новом, усы вздымает смех, дрожит от счастья голос, подобно льву, он смел. Смеется каждый волос в курчавой бороде. Как он помолодел! Его лицо ласкает ветер свежий, а он стоит, что тополь на ветру, и начинает радостную повесть веселым голосом, подобным пенью струн."Наш мир - как сад, а голова людская там самый ценный плод. И что ни день, дожди побед нам жажду утоляют, и в каждом облачке мы видим счастья тень.Тот золотистый луг на склоне горном - в нем жизнь моя и родина моя. Там нежный ветер, что ни утро, веет и влагу на поля приносит Сырдарья. Там дом стоит, построенный на диво. Плодовый сад раскинут - сущий рай. Там яблони цветут, гранат и слива. Плодами разными богат колхозный край.Вон зданий ряд воздвигнутых недавно, как улица, гляди, пряма и широка! Вон школа, почта, банк, больница и клуб наш - гордость кишлака. На запад до реки легла земля колхоза, раскинулась к востоку до хребтов. А вон тот хауз и супа, с которой осыпала нас жизнь дождем цветов.На той супе нам новый акт вручили на вечное владение землей. Всё наше здесь: вода, поля и солнце - зажиточной теперь живем семьей".Хайдар-чокки, забывши про усталость, спешит о счастье новом рассказать. Он улыбается, его волнует радость, и, точно звезды, светятся глаза.И точно хлопок борода седая, и губы - как тюльпана лепестки. "Для счастья мы живем, работаем для счастья, и счастливы юнцы и старики.В том акте, что нам дан на землю и на счастье, Союза ССР легла печать. Печать любви, добытая с боями, нам право давшая сначала жизнь начать.Печатью этой вражеские души прихлопнуты и силы лишены. Печатью этой право и свобода для всех, кто трудится, навек закреплены. Земля родная, милая Отчизна, для нас она - как тело и душа. Коварный враг, что посягнет на край наш, костьми поляжет, сгинет, не дыша…" Умолк Хайдар. Два мира перед нами возникли вдруг: один был злобен, мрачен, пуст; другой - как музыка, ласкающая душу, не знал, что значит нищета и грусть. Два акта этих я сравнить хотел бы. Был первый как оковы на ногах, второй - как меч, сбивающий оковы, сверкнул - и счастье вспыхнуло в сердцах.Гори, звезда свободы и величья! Жизнь, расцветай, победна и нова! Мы знаем, что старик Хайдар имеет и в восемьдесят лет на молодость права.

1935

Перевод Л. Квашнина

ДВА ВОСТОКА

1

Я сын Востока, сын отчизны солнца. Рожден под солнцем, солнцем прокален. Я азиат, исконный местный житель с древнейших, незапамятных времен.Я до земли склонялся в храмах Будды, в Аравии - за жемчугом нырял. Меня душили стынь и снег Тибета и тяжкий зной Нефуда изнурял.Я охранял сокровища Бомбея - погибнешь вмиг, попробуй только тронь? Был витязем яванского народа, как Сиявуш, промчался сквозь огонь.Был астрономом в городе Калькутте, постиг все связи судеб и времен. Как славный Ширази, слагал поэмы, был мудрым зодчим - строил Вавилон.Я сын Востока, вечного, как солнце. В туманной мгле веков его исток. За тыщи лет блистательную славу по праву заслужил Восток.Очаг искусства, колыбель культуры, ремесел блеск… Но мир, как зверь жесток: тому, кто создавал, тому, кто строил, - отрады, счастья не дарил Восток.Дворцы гремели, пировали шахи, куражились, один другого злей. Огромный труд измученных индусов весь уходил на кутежи раджей.Пять, десять, двадцать… сотни миллионов голодных, обездоленных людей… Заволокло всё небо дымом стонов. Народ - как сон, как скопище теней.Когда пастух лишь о себе печется - волк натворит в его отаре бед. Там, где пробрались к власти ложь и подлость, защиты от соседей алчных нет.Из дальних далей, с берегов туманных стервятники слетались на Восток. Их всех влекло сюда одно желанье: побольше, пожирней урвать кусок.Стервятники - сенаторы и лорды - провозглашали: "Мы несем прогресс!" Прогрессом этим был грабеж народов и виселиц зловещий черный лес.В Китае, в Индии, на Яве были скрыты несметные сокровища земли. Всё взяли просвещенные громилы, всё в логово свое уволокли.За каждую попытку возмущенья, кичась бесчеловечностью своей, привязывали к орудийным дулам, расстреливали тысячи людей.Пятнадцать-двадцать ловкачей британских подмяли многомиллионный край. Тащили, рвали, жгли… Вот почему их прозвали "шил", что значит "обдирай"!Всё брали - уголь, золото, алмазы; лишали хлеба, птицы и скота. Всё у народа алчно выскребали - до меда у младенцев изо рта.Ну ладно!.. Это "ладно" не смиренье, оно - кипящей ненависти взлет, оно призыв ко всем, кого измучил и обездолил чужеземный гнет.Сегодня - не вчера. С двадцатым веком иных начал уже расцвел росток. Животворящий ветер революций повеял в грудь твою, гигант Восток.В народе говорят: "О небожитель, спаси от тех, кто нас пришел спасать!" Эй господа, пожалуйста, скажите, кому еще от вас спасенья ждать?Нет мочи! Вот еще и с Уолл-стрита явились к нам "друзья" в недобрый час. И снова тот же гнет и та же песня: "Мы свет прогресса, мы спасаем вас!"Ох! Не хватало, значит, Альбиона, теперь еще и янки в свой черед. Так шимпанзе, облюбовав местечко, тотчас к себе родню свою зовет.Но у Востока есть иной защитник. Есть брат его, тот, что подняться смог, - защитник настоящий, бескорыстный - оковы рабства сбросивший Восток!

2

Я сын Востока. Вольный, полноправный, Советского Востока гордый сын. Я человек. Я твердо, точно знаю, как должен жить свободный гражданин.Для всех народов этого Востока я брат родной. Любимый брат и друг. Наш край огромен. Даже солнцу в небе непросто обойти его вокруг.На этом небе - ленинское знамя, на нем слова: "Свобода, братство, труд". Народы прославляют это знамя и как зеницу ока берегут.Невежества, распутства, мракобесья давно у нас уже простыл и след. Питающимся падалью шакалам в свободном нашем крае места нет.Здесь все равны. У каждого народа - своя страна, свой герб, своя печать. Народам-братьям вольного Востока есть что любить, беречь и защищать:свою поэзию, свою культуру, отраду вдохновенного труда… Вот почему господство капитала у нас не возродится никогда.Здесь наше всё: земля, леса, заводы. Здесь вольно дышат, радостно творят. Здесь обращенье "фабрикант, хозяин" в насмешку только людям говорят.Здесь нет таких вещей, как бедность, голод. Здесь доверху набиты закрома. Тут лишь в анналах прошлого остались сыпняк, холера, сифилис, чума.Тут ордена дают за многодетность. Младенцы, юноши не умирают тут. Тут семьдесят - всего лишь средний возраст. И лишь столетних старцами зовут.Тут горы самоцветами богаты, и нам доступны недра этих гор. И отдает нам россыпи алмазов бескрайний, неоглядный наш простор.Мильоны тонн колхозных урожаев, растущая зажиточность крестьян… В каком еще краю, каким народам такой счастливый, светлый жребий дан?Гудки могучих фабрик и заводов, стальные птицы выше облаков… Из года в год всё краше расцветает свободный край - Восток большевиков.Нам помогают солнце, реки, ветры трудом своим, энергией своей. А скоро мы и силу притяженья заставим поработать на людей.Прекрасны наши города. Взгляните. Высокие дома, асфальта гладь. Вдоль тротуаров - стройные аллеи… Краса такая - глаз не оторвать!Здесь в сотнях тысяч школ детей бессчетно. На переменах - игры, гомон, смех. Так веселятся там, где нету сирот, где радость не для избранных - для всех.Здесь нет невежд, здесь все должны учиться. Способностям здесь не дадут пропасть. Здесь за развитье юношей в ответе на равных - и родители и власть.Искусство, спорт, театр, литература достигли здесь невиданных высот. Здесь много есть по праву заслуживших всеобщее признанье и почет.А почему? Секрет простой, несложный. Здесь всё для счастья, всё для красоты. Здесь для народа многое бесплатно: ученье, книги, здравницы, сады.Здесь все смелы, удачливы, культурны, однако носа кверху не дерут, хотя подчас иной рабочий может дать верный отзыв на ученый труд.И потому, что к солнцу коммунизма всё ближе он - Советский наш Восток, без черчиллей, без Трумэнов, свободный, познавший дружбы радость и восторг.Но всё равно мы близкие, родные, ударят по рогам - в копытах боль. И если слишком долго мутят воду - пассивная невыносима роль.Нет, революцию не перевозят. Она не груз, доставленный извне. Но если братья позовут на помощь - не сможем мы остаться в стороне.Короче, не пора ль гостям незваным собрать свои вещички - и айда! Не то - ведь так не раз уже бывало - споткнутся и не встанут никогда.Я сын своей земли, поэт восточный, предвиденье - мой дар. Уже не раз предсказанное мной - сбывалось точно, как будто выполняя мой наказ.Я вольный сын Советского Востока, познавший счастье творчества узбек. Мое перо мне дал бессмертный Ленин - великий вождь. Великий человек.

1949

Перевод В.Липко